Мое! - Страница 139

139

Барабанщик заплакал громче. Он проголодался. Она заставила себя встать, приготовила смесь и сунула соску ему в рот. Он сосал ее, глядя на нее глазами такими же голубыми, как у Джека. Карма, подумала она. Джек посмотрит на Барабанщика и увидит себя.

— Ты боишься.

Бог стоял в углу рядом с лампой и покосившимся абажуром.

— Ты до смерти напугана, девочка моя Мэри.

— Нет, — ответила она, и эта ложь заставила Бога усмехнуться. И тут же он исчез.

— Я не боюсь! — с напором сказала Мэри. Она попыталась сосредоточиться на кормлении своего ребенка. Тело стало тугим комком нервов. Пальцы правой руки судорожно подергивались на бутылочке.

Снова заползла та же мысль, как уже несколько раз было сегодня, как заползает маленькая черная змейка на поляну, где идет веселый пикник. А если ни один из этих троих не Джек?

— Но этого не может быть, — сказала она Барабанщику. Его глаза бегали по комнате, пока рот крепко сжимал соску. — Это он на фотографии. Диди знала, что это он.

Она нахмурилась. Когда она вспомнила Диди, в голове стрельнуло болью. Будто она взяла в руки фотографию в металлической рамке с острыми заусенцами. Еще одна маленькая змейка скользнула в царство веселого лета: где эта сука?

Эта сука знает про Лорда Джека и Фристоун. Ей рассказала ханжа Беделия. И где же эта сука сейчас, когда время подбирается к трем?

Когда она найдет Джека, они уедут туда, где безопасно. Найдут место, где смогут завести ферму, может быть, отведут акр-другой под травку, будут ловить кайф под лампой и смотреть на звезды. Это будет счастливое место, и они там будут жить втроем в любви и согласии.

Как она этого хотела.

Мэри закончила кормить Барабанщика и дала ему срыгнуть. У него стали закрываться отяжелевшие веки. У нее тоже. Она переложила Барабанщика в сгиб руки и почувствовала, как бьется его сердце: бам… бам… бам… барабанит. «Надо встать и помыться, — подумала она. — Вымыть голову. Решить, что надеть».

Скучные подробности жизни.

Она закрыла глаза.

Джек шел к ней в белых одеждах. Золотые волосы по плечам, глаза голубые и ясные, скульптурное бородатое лицо. Рядом с ним шел Бог в черной куртке. Доносился запах моря и сосен. Свет из эркера освещал Джека со спины. Она знала, где они: Дом Грома в бухте Дрейке примерно в сорока милях от «Люкс-Мор». Прекрасная часовня любви, место рождения Штормового Фронта. Джек шел по сосновой подстилке, обутый в биркенстокские сандалии. Он улыбался, лицо его светилось от радости, и он протянул руки, чтобы принять ее дар.

— Она боится до смерти, — услышала она слова Бога, он же демон.

Руки Джека приняли Барабанщика. Он открыл рот и оттуда вырвался пронзительный телефонный звонок. , Мэри села. Барабанщик плакал.

Она моргнула; в мозгу со скоростью улитки начинала работать мысль. Звонит телефон. Телефон. Прямо здесь, у кровати. Она взяла трубку.

— Да?

— Пять часов, миссис Моррисон.

— О'кей, спасибо.

Клерк повесил трубку. Сердце Мэри Террор заколотилось молотом.

День настал.

Ее одежда промокла — горячечный пот вернулся с новой силой. Она оставила Барабанщика надрываться, сколько он захочет, вышла на улицу и взяла из машины свой чемодан и пакет из «7 — одиннадцать». Небо еще было черным, щупальца тумана ползали по автостоянке. Вверху сияли утренние звезды; обещался солнечный, фирменно калифорнийский день. В ванной своего номера Мэри сняла одежду. Груди обвисли мешком, колени и руки почернели от синяков. Рана на ноге покрылась темной гноящейся коркой, и на засохшей крови блестел желтый гной. Укус на руке был не таким серьезным, но выглядел столь же отвратительно. Когда она коснулась бедра, пытаясь выдавить часть инфекции, вспышка боли покрыла ее лицо новой испариной. Она открыла краны душа, подобрала воду нужной температуры и шагнула под струю, взяв купленный кусок пахнущего клубникой мыла.

Шампунь, тоже купленный в «7 — одиннадцать», оставил на ее волосах аромат полевых цветов. Она видела рекламу этого шампуня по телевизору — молодые девушки с белыми зубами и струящимися прядями волос. Вода и пена смыли грязь с ее тела, но раны Мэри не тронула. У нее не было фена, и она высушила волосы полотенцем и расчесала их. Она освежила подмышки дезодорантом и замотала раны широкими бинтами. Потом она натянула чистую пару джинсов — болезненно тесную для ее распухшей ноги, но тут ничего нельзя было поделать — и бледно-голубую блузку с красными полосами. Она втиснулась в черный пуловер, от которого пахло нафталином, но в нем она будет выглядеть не такой тяжеловесной. Она надела чистые носки и ботинки. Потом она добралась до дна пакета вынула пузырьки с гримом.

И начала приводить в порядок лицо. Прошло немало времени, пока она с этим покончила, и правую руку начало сводить судорогой, так что пришлось неуклюже работать левой. При этом она рассматривала себя в зеркале. У нее были крупные резкие черты лица, и нетрудно было увидеть за ними ту молодую девушку, которой это лицо когда-то принадлежало. Жаль, что волосы ее не те длинные и золотые, что были когда-то, а рыжевато-каштановые и коротко подстриженные. Она вспомнила, как он любил наматывать ее волосы на пальцы. Под глазами залегли темные тени, лиловые, как синяки. Накрасить слегка сильнее. Вот, теперь лучше. Чуть коснуться румянами щек, всего одно касание, чтобы придать лицу живой цвет. Да, вот так хорошо. Голубые тени для глаз на вспухшие веки. Нет, меньше. Она стерла излишек. Последний штрих — легкое касание губ розовой помадой. Вот так. Готово.

139