Мое! - Страница 22

« Он не сказал: „Я люблю тебя“, — подумала она, — потому что с ним была другая женщина «.

Она начала набирать номер офиса, но положила трубку. Какой смысл? Какой в этом смысл? Она блуждала по дому, не находя себе места: по кухне, столовой, гостиной, спальне. Ее глаза отмечали предметы их быта: вот гравюры со сценами охоты на стенах, а вот ватерфордская хрустальная ваза, вот кресло стиля» Колониальный Вильямсбург «, чаша со стеклянными яблоками, книжный шкаф, заполненный бестселлерами литературной гильдии, которые никто из них не удосужился прочесть. Она открыла оба шкафа, уставилась на его костюмы от» Брук Бразерс «, на его галстуки, на свои модные платья и шеренгу дорогих туфель. Затем прошла в детскую.

Колыбелька была готова. На светло-голубых стенах по периметру всей комнаты под потолком художник из Бакхеда нарисовал крохотные яркие цветные воздушные шарики. Комната все еще слабо пахла свежей краской. Над колыбелькой висела погремушка в виде пластмассовой рыбки с подвижными частями, готовая подлетать и звякать.

Дуг с другой женщиной.

Лаура снова оказалась в ванной. Она посмотрела на себя в зеркало, освещенное недобрым светом, сняла золотой зажим, который сдерживал волосы, и дала им свободно рассыпаться по плечам каштановым каскадом. Ее глаза глядели в ее глаза, светло-голубые, как апрельское небо. К ним уже подкрадывались крохотные морщины — предвестницы будущего. Сейчас они были похожи лишь на крохотные гусиные лапки, но позже они станут следами ястребов. Под глазами она различила темные круги — надо больше спать, но, к сожалению, ей это не удается. Если внимательно приглядеться, можно обнаружить достаточно много седых волосков в прическе. Ее возраст близится к сорока, году черного шара. Она была на шесть лет старше того возраста, когда уже не полагается никому доверять. Она осмотрела свое лицо. Острый нос и твердый подбородок, густые темные брови и высокий лоб. Ей захотелось, чтобы у нее были точеные скулы манекенщицы вместо бурундуковых щек, которые стали еще пухлее от соков вынашиваемого младенца, хотя и раньше они были почти такие же. Она никогда не была красавицей, внушающей благоговейный трепет, она, скорее, выглядела домашней и заурядной — странное слово — вплоть до своего шестнадцатилетия. Свиданий в ее жизни было не так уж много, основное время отнимали книги. Еще были путешествия и мечты о том, как она станет репортером-крестоносцем. С косметикой она была очень привлекательна, но от макияжа ее черты начинали выглядеть резче. Особенно это касалось глаз. Она не пользовалась линиями и тенями, придающими взгляду некоторую задумчивость, но подменяющими свет весеннего неба светло-голубым светом пакового льда. Это были глаза человека, чувствующего, как утекает время. Время уходит в черную дыру прошлого, как Алиса в погоне за своим белым кроликом.

Она задумалась, как же выглядит эта девушка, как звучит ее голос, когда она произносит имя Дуга.

Сидя в кинотеатре с большим пакетом маслянистого попкорна на коленях, Лаура поняла, что есть вещи, которые она предпочитала не видеть в последние два месяца. Длинный золотистый волос на» пиджаке его костюма, лежавший, как вопросительный знак. Запах духов, который не был ее духами. Отпечаток помады, запачкавший манжет его рубашки. Дуг часто погружался куда-то, в далекие раздумья, когда она заговаривала с ним о ребенке. К кому он уходил в этих своих грезах? Он был человек-невидимка, закутанный в бинты, и если она осмелится развернуть их, то внутри может ничего не оказаться.

Дуг был с другой женщиной, а Дэвид шевелился в животе Лауры.

Она тихо вздохнула и выключила свет в ванной.

В темноте она немного поплакала. Затем высморкалась, вытерла глаза и решила, что не скажет ни слова об этой ночи. Она будет ждать и смотреть, как время разматывает канат, на котором танцуют дуры вроде нее.

Она разделась и приготовилась лечь спать. Дождь снаружи шел то усиливаясь, то утихая, как будто два инструмента играли не в лад. Она легла в кровать, взяла с прикроватного столика книгу по уходу за ребенком и уставилась в потолок. Она вспомнила сегодняшний обед с Кэрол и видение рассерженной хиппи, которой она была прежде.

Вдруг Лаура поняла, что забыла, как выгладит символ мира.

«Тридцать шесть, — подумала она, — тридцать шесть». Она положила руки на выпуклость, где был Дэвид. Смешная штука — все эти люди, которые советуют не доверять никому после тридцати. Действительно забавно.

Они правы.

Лаура выключила свет и попыталась заснуть. Это получилось минут через двадцать, и тогда ей приснился сон. В этом сне какая-то женщина держала за шкирку кричащего младенца и вопила куда-то в море голубых огней:

— Давайте, идите сюда, свиньи гребаные, давайте, я не собираюсь вам задницу лизать, и никому не буду!

Она трясла ребенка, как истрепанный флаг, и снайпер на крыше позади Лауры передавал по рации, что не может снять женщину, не повредив ребенка.

— Валяйте, вы, ублюдки! — вопила женщина, ее зубы поблескивали. Кровь разбрызгалась по желтым цветам ее платья, и волосы ее были того же цвета. — Давайте, мать вашу так! Слышите меня?

Она опять встряхнула ребенка, и его вопль заставил Лауру болезненно содрогнуться и отшагнуть под защиту полицейских автомобилей. Кто-то скользнул мимо нее и попросил убраться с дороги. Кто-то еще заговорил в громкоговоритель с женщиной, стоявшей на балконе квартиры. Слова гремели, как раскаты грома, по широкой и изнемогающей от духоты постройке. Женщина на балконе перешагнула через мертвого мужчину с разбитой, как глиняный горшок, головой и поднесла пистолет к черепу младенца.