Мое! - Страница 53

К оглавлению

— Привет, мать.

Натали окаменела у телефона.

— Я не собираюсь разговаривать с…

— Не вешай трубку, пожалуйста, не вешай. Ладно?

— Я не собираюсь с тобой разговаривать.

— Они следят за домом?

— Я сказала, что не собираюсь с тобой…

— Следят ли они за домом? Просто скажи мне, да или нет. Пожилая женщина закрыла глаза. Она прислушивалась к звуку дыхания своей дочери. Мэри осталась ее единственным ребенком с тех пор, как Грант покончил с собой, когда ему было семнадцать лет, а Мэри — четырнадцать. Натали боролась секунду — правильное против не правильного. Но что есть что? Она уже этого не знала.

— На улице стоит фургон, — сказала она.

— Давно он там стоит?

— Два часа. Может быть, побольше.

— Они прослушивают телефон?

— Не знаю. Во всяком случае, не изнутри дома. Не знаю.

— Кто-нибудь к тебе приставал?

— Сегодня был репортер из местной газеты. Мы поговорили, и он ушел. Я не видела ни полицейских, ни фэбээровцев, если ты это имеешь в виду.

— ФБР в том фургоне. Уж можешь мне поверить. Я в Ричмонде.

— Что?

— Я сказала, что я в Ричмонде. Звоню из автомата. Про меня уже говорили по телевизору?

Натали поднесла руку ко лбу. Она была на грани обморока, и ей пришлось прислониться к стене, чтобы не упасть.

— Да. По всем каналам.

— Они разнюхали быстрее, чем я думала. Теперь все не так, как прежде. Ну конечно, у них же теперь все эти переносные компьютеры и всякая фигня. Теперь это настоящий Старший Брат, верно?

— Мэри? — Ее голос дрожал и угрожал оборваться. — Зачем?

— Карма, — сказала Мэри, и это было все. Молчание. Натали Террелл услышала тонкий плач младенца в трубке, и у нее свело живот судорогой.

— Ты спятила, — сказала она. — Совсем спятила! Зачем ты украла ребенка? Ради Бога, неужели у тебя нет хоть капли порядочности?

Молчание, нарушаемое только плачем ребенка.

— Родителей сегодня показывали по телевизору. Показывали мать, покидающую больницу, она была в таком шоке, что даже не могла говорить. Ты улыбаешься? Это тебя радует, Мэри? Отвечай'.

— Меня радует то, — спокойно сказала Мэри, — что мой ребенок у меня.

— Он не твой! Его зовут Дэвид Клейборн! Это не твой ребенок!

— Его зовут Барабанщик, — сказала Мэри. — Знаешь почему? Потому что его сердце стучит, как барабан, и потому что барабанщик бьет призыв к свободе. Так что теперь он Барабанщик.

За спиной Натали ее муж издал неразборчивый вскрик, полный ярости и боли.

— Это отец? Судя по звуку, он сильно сдал.

— Да, он сильно сдал. И это твоя работа. Это тебя тоже должно радовать.

Приблизительно через восемь месяцев После удара Мэри позвонила неизвестно откуда. Натали рассказала ей, что произошло, и Мэри выслушала и повесила трубку, не сказав ни слова. Через неделю пришла открытка с приветом, по почте, без обратного адреса и подписи, отправленная из Хьюстона.

— Ты не права. — Голос Мэри был ровным, без эмоций. — Отец сам с собой это сделал. Он стольким закомпостировал мозги, что его голова взорвалась от резонанса, как перегоревшая лампа. И что ему теперь толку от всех его денег?

— Я больше не буду с тобой разговаривать. Мэри ждала в молчании. Натали не положила трубку.

Через несколько секунд она услышала, как ее дочь гукает с ребенком.

— Отдай ребенка, — сказала Натали. — Пожалуйста. Ради меня. Все это обернется очень плохо.

— Ты знаешь, я забыла, до чего же здесь бывает холодно.

— Мэри, верни ребенка. Я тебя умоляю. Мы с отцом этого больше не вынесем… — Ее голос осекся, глаза застлали горячие слезы. — Что мы тебе такого сделали, что ты нас так ненавидишь?

— Не знаю. Спроси Гранта.

Натали Террор бухнула трубку, ее ослепляли слезы. Она услышала трудное поскрипывание кресла-каталки — это Эдгар катил по ковру со всей силой своего скрюченного тела. Она глянула на него, увидела перекошенное лицо и текущую изо рта слюну и быстро отвернулась.

Телефон зазвонил снова.

Натали стояла на месте. Голова и тело ее обвисли, как повешенная на гвоздь сломанная марионетка. Слезы струились по щекам; она закрыла уши руками, но телефон звонил… звонил… звонил…

— Я бы хотела тебя увидеть, — сказала Мэри, когда Натали опять сняла трубку.

— Нет. Ни за что. Нет.

— Ты знаешь, куда я еду? Знаешь? Упоминание о Гранте подсказало ей ответ.

— Да.

— Я хочу вдохнуть запах воды. Я помню, что у нее всегда был такой чистый запах. Почему бы тебе со мной там не встретиться?

— Я не могу. Нет. Ты… ты преступница.

— Я — борец за свободу, — поправила Мэри свою мать. — Если это преступление — сражаться за свободу, тогда что ж, ладно, я признаю свою вину. Но я все равно хочу тебя видеть. Это было… Господи… это ж было больше десяти лет назад, верно?

— Двенадцать лет.

— Уму непостижимо. — Затем ребенку:

— Тише! Мама говорит по телефону!

— Я не могу туда приехать, — сказала Натали. — Я просто не могу.

— Я буду там несколько дней. Может быть. Мне надо кое-что сделать. Если бы ты приехала повидать меня, я бы… я была бы очень рада, мама. Мы ведь не враги? Мы всегда понимали друг друга и мы могли говорить друг с другом, как люди.

— Я говорила. Ты никогда не слушала.

— Как люди, — гнула свое Мэри. — Понимаешь, у меня теперь ребенок, и много чего надо сделать, и я знаю, что свиньи охотятся за мной, но я должна делать свое, потому что таков путь, таково положение вещей. У меня теперь есть ребенок, и это заставляет меня чувствовать… будто я снова вернулась в мир. Надейся, мать. Ты ведь знаешь, что такое надежда? Помнишь, мы разговаривали о надежде, о добре и зле, о многом другом?