Вот когда родится Дэвид, она спросит Дуга, кто такая Ч. Дженсен. Вот отсюда они и начнут свой путь. И Лаура знала, что путь будет каменистым и опасным. Будут слезы и злые слова, столкновение самолюбий, которое может разорвать фальшивую ткань их жизни, но одна мысль была главнее всех других: «У Дуга есть кто-то, кем он владеет, и у меня тоже скоро будет».
Костяшки вцепившихся в руль пальцев побелели. На полпути домой ей пришлось заехать на заправку и там, в туалете, слезы хлынули у нее из глаз, ее стошнило и рвало до тех пор, пока во рту не осталось ничего, кроме желчи.
Сон кончился, и Мэри Террор проснулась в темноте. Во сне она шла к деревянному дому, выкрашенному в небесно-голубой цвет, — с фронтонами, трубами, балюстрадой у крыши. Она знала этот дом, и знала, где он: у самого начала. Она поднялась на крыльцо, вошла в дом, где солнце било в окна на сосновые доски пола, и там нашла его в комнате с эркером, выходящим на море. Лорд Джек в белоснежных одеждах, с рассыпанными по плечам белокурыми волосами задумчиво и остро глядел, как она подходит. Она остановилась прямо перед ним и затрепетала от его присутствия.
— Я звал тебя, — сказал он ей. — Я хотел, чтобы ты пришла, потому что ты нужна мне.
— Я услышала твой призыв, — сказала она тихим голосом, почти шепотом. Он эхом отдавался в большой комнате, где пахло соленым воздухом. — Ты мне тоже нужен.
— Мы начнем все сначала, Мэри. Все повторим опять. Мы поднимем мертвых и вернем в мир погибших, и на этот раз мы наверняка победим.
— Мы победим, — повторила она и протянула руку, чтобы коснуться его руки.
— Где мой ребенок? — спросил Лорд Джек. Рука Мэри повисла в воздухе.
— Мой сын, — повторил он. — Где мой сын?
— Я… я… не знаю.
— Ты носила моего сына, — сказал он. — Где он? Секунду Мэри не могла говорить. Прибой с грохотом бился о скалы. Мэри прижала руки к животу.
— Я… меня ранили, — сказала она. — Ты знаешь, что я была ранена. Ребенок… я потеряла ребенка. Лорд Джек закрыл глаза.
— Я хочу сына. — Его голова качнулась назад, и стали видны слезы на щеках. — Ты знаешь, что я хочу сына, Который будет нести мое семя. Где мой сын, Мэри? Где мой сын?
Ничто за всю жизнь не было ей так трудно, как сказать эти два слова.
— Он мертв.
Глаза Лорда Джека открылись, и глядеть в них было как глядеть в центр Вселенной. Звезды и созвездия кружились там, все знаки и символы Эры Водолея.
— Мой сын должен быть жив, — сказал он шуршащим от боли голосом. — Должен быть. Мой род должен продлиться. Разве ты этого не понимаешь? Я дал тебе великий дар, Мэри. Ты потеряла этот дар. Ты его убила?
— Нет! Я не убивала! Ребенок умер! Я была ранена, и ребенок умер!
Он поднял тонкий палец и прижал его к губам.
— Когда я призывал тебя, я хотел, чтобы ты принесла мне моего сына. Это часть всего нашего дела. Очень важная часть, если мы хотим поднять мертвых и вернуть погибших. О Мэри, как больно ты мне сделала!
— Нет! — Голос ее надломился, в стенах прокатился темный хохот. — Мы сможем сделать другого ребенка! Прямо сейчас! Мы сделаем другого ребенка, не хуже прежнего!
Он смотрел глазами, наполненными всей вселенной, глядел мимо нее, в другие измерения.
— Я хочу, чтобы ты, Мэри, принесла мне моего сына. Ребенка, которого мы сделали с тобой. Если ты не принесешь мне моего сына, тебе нельзя будет здесь остаться.
Он сказал, и стены начали таять. Лорд Джек тоже начал таять, как блекнущий свет. Она попробовала схватить его руку, но она ускользнула клубящимся туманом.
— Мне… Мне… — Горло ее пережало страхом. — Мне некуда больше идти!
— Тебе нельзя здесь оставаться, — повторил он, призрак в белом. — Приходи ко мне с моим сыном, или не приходи совсем.
Дом сгинул. Лорд Джек исчез. Остался только запах моря и шум прибоя на источенных водой скалах, и вот тогда Мэри проснулась.
Ребенок плакал — высокий, тонкий звук, который сверлил мозг. У Мэри на лице блестел пот; с шоссе доносился грохот проходящих грузовиков.
— Перестань плакать, — вяло выговорила она. — Сейчас же перестань.
Но Джеки не переставал, и Мэри встала с кровати и подошла к колыбели из картонной коробки, где лежал ребенок, и коснулась его кожи. Она была холодной и резиновой, и от этого прикосновения в ней вторым, еще более темным сердцем забилась ярость. Дети — убийцы мечты и снов. Они обещали будущее, а потом умирали.
Мэри схватила руку ребенка и сунула в нее свой палец. Джеки не ухватился за палец, как тот ребенок в тележке.
— Держись за меня, — сказала она — Держись! — Ее голос становился громче, набухая гневом. — Держись за меня, я сказала!
Ребенок все плакал, все тем же безнадежным плачем, но за палец не брался. И холодной была его кожа, очень холодной. Что-то не так с этим ребенком, поняла она. Это не сын Лорда Джека. Это просто плачущий холодный кусок плоти, вышедший не из ее чресл.
— Перестань! — крикнула она и затрясла ребенка двумя руками. — Я кому сказала?
Ребенок поперхнулся и закашлялся, потом опять зашелся в пронзительном крике. Голова разламывалась, плач младенца доводил до бешенства. Она встряхнула ребенка сильнее и увидела, как болтается в темноте его голова.
— Прекрати! Прекрати!
Джеки ее не слушается. Мэри почувствовала, как кровь приливает к лицу. Этот ребенок сломался, с ним что-то не так. Кожа у него холодная, он не хватается за палец и крик у него удушенный. Никто из детей никогда не слушался, и невозможность ими управлять доводила ее до исступления. Она давала им жизнь и любовь, кормила их, даже когда они не хотели, вытирала им рты и меняла пеленки, а дети все равно были не правильные. Сейчас, после своего сна, она все поняла: никто из них не был сыном Лорда Джека, и никто из них не заслуживал права жить.